Осколки (Трилогия) - Страница 40

Последний испытующий взгляд:

— Правда?

— Правда. Важно лишь то, о чем они говорят.

Мин молчит, сосредотачиваясь, потом начинает напевать. Тихонько-тихонько, но я слышу каждое слово:

Зелёные очи. Упрямые губы.
Душа нараспашку, но стиснуты зубы.
Красив? Смел? Умён? Не приметила, каюсь.
На помощь друзьям он шагнёт, улыбаясь,
В любую ловушку, в любую засаду...
Вам мало достоинств? Мне — больше не надо.
Довериться воле горячих ладоней,
Круша и кроша так, что лезвие стонет,
Мечтаю... Но жребий замыслил иное:
Мы рядом, и боль увеличилась. Вдвое.
Забыть? Не смогу. Разлюбить? Не согласна!
Ты просишь, но все уговоры напрасны:
Мне нужен отравленный мёд поцелуя -
Заклятая сталь жарче крови бушует.
С тобой, без тебя — одинаково больно.
Судьба, Круг Богов, не казните, довольно!
Мир перед тобой преклоняет колени,
Но сердце тоскует, но сердце болеет.
Нарушу законы, скажи только слово:
Тебе подарить свою Вечность готова!
Забуду о долге, но ты… Не захочешь.
Печально смеются зелёные очи...

Последний отзвук песни теряется в кроне яблони, и в наступившей тишине слышно, как бело-розовые лепестки касаются травы.

Мин заглядывает мне в глаза:

— Правда, смешно?

— А по-моему, грустно.

— Тебе не понравилось?

— Должно было?

Она растерянно кусает губу, и я спешу успокоить:

— Понравилось. Мне никто и никогда не посвящал стихи. И тем более, не пел про меня песен.

— Но этого слишком мало…

— Этого достаточно.

Поднимаю руки и притягиваю печальное личико ближе.

— Не переживай, что никогда не окажешься в моих ладонях рукоятью меча, милая. Такая, как сейчас, ты нравишься мне гораздо больше.

Она не возражает. Хотя бы потому, что ее губы слишком заняты.

***

— Вот Вы где, моя госпожа! — Долетает чей-то голос от кромки сада.

— Кто это?

Мин поднимает голову и устало морщится:

— Это f’yer Стир’риаги пожаловал: не смог пережить и четверти часа моего отсутствия.

Четверть часа? Уверен, мы сидим в тени яблони гораздо большее время, и, честно говоря, я сам не слишком доволен тем, что наше уединение нарушено. Но почему мне не нравится этот голос? Или интонации, с которыми было произнесено «моя госпожа»? Да, точно: тщательно скрываемая, но никуда от этого не исчезающая издевка, словно на самом деле господин — он, а та, к кому обращаются, всего лишь игрушка, до поры, до времени пользующаяся видимостью власти.

— Твой хранитель?

— Ну да, — передергивает плечами Мин.

— Он тебе не по нраву?

В сером взгляде возникает справедливое возмущение:

— Как можно любить надсмотрщика?

— Я имел в виду совсем другое. Он… какой он?

Теперь меня одаривают лукавой улыбкой.

— Ревнуешь?

— Нисколько. Всего лишь хочу быть уверенным, что…

— Мое сердце останется с тобой?

— Я не шучу, милая. Мне очень важно знать. В противном случае…

— С кем Вы проводите время, моя госпожа?

Голос пришельца звучит совсем близко. Чужой голос, красивый, немного низкий для эльфа, но удивительно глубокий. И что-то напоминающий.

Поворачиваю голову.

Пряди прически, похожие на черненое серебро, уложены с той небрежностью, которая свидетельствует о многих часах, проведенных перед зеркалом. Шелк костюма подобран тон в тон к волосам и разбавлен фиолетовыми вставками, такими же яркими и темными, как глаза на благородно-бледном лице. Горбинка тонкого носа. Белый лучик старого шрама на скуле.

Он совсем не изменился за прошедшие двадцать лет. И не должен был измениться. Со мной дело обстояло иначе, но взросление лишь все усугубило: эльфу хватило одного взгляда, чтобы узнать мои черты. Правда, он привык видеть их совсем в ином облике…

— Ты!

Никогда не думал, что это короткое слово можно прошипеть и простонать одновременно. В возгласе, брошенном мне в лицо, было столько злобы и ненависти, что я почувствовал себя, как дома, и нашел достаточно выдержки, чтобы подняться на ноги, не торопясь, но и не медля дольше разумного.

— Вы знакомы? — Тихо спрашивает Мин, тенью вырастая у меня за спиной.

— Знакомы, — отвечаю, спокойно и внимательно рассматривая своего врага. Первого настоящего врага в жизни…

В тот день мне исполнилось десять лет, и праздник рождения, превратившийся в скорбное напоминание о смерти, по обыкновению проводился отдельно от его виновника. Весенний день выдался пасмурным и хмурым, словно желал угодить настроению, царящему среди обитателей Дома, и в комнате было так темно и холодно, что я нашел в себе смелость нарушить запрет и покинуть ее. Просто для того, чтобы увидеть хоть одну живую душу.

И увидел. Мы столкнулись у подножия парадной лестницы. Должно быть, он опоздал к началу поминовения, потому что кроме нас двоих в холле никого больше не было. Помню, строгий и печальный облик эльфа, закутанного в лилово-черный шелк траурных одеяний, показался мне настолько прекрасным, что я даже затаил дыхание от восторга: в конце концов, это был первый из расы листоухих, встреченный мной наяву. Он оказался так близко, что аромат цветущих яблонь коснулся моих ноздрей, и хоть тогда я еще не понимал, какую опасность могут таить в себе распускающиеся бело-розовые бутоны, угроза пришла совсем с другой стороны. Безупречно очерченные губы приоткрылись, чтобы выпустить горькое и обвинительное: