Осколки (Трилогия) - Страница 31

— У меня имеются обязанности?

— Сколько угодно.

— Например?

Отец ставит бокал на стол и скрещивает руки на груди.

— Ты знаешь их наперечет, но не желаешь признавать. Хочешь услышать мою версию? Услышишь. Но после уже не сможешь закрыть глаза на оплату долгов.

По спине пробегают мурашки. Десяток, не более. Я понимаю, что он прав: можно до хрипоты спорить с самим собой, но когда кто-то со стороны указывает тебе на твои ошибки, кто-то, хорошо умеющий расставлять «плюсы» и «минусы», поздно отворачиваться и затыкать уши. Готов ли я признать поражение? Сейчас узнаю.

— Не буду перечислять наследственные обязанности: от них ты можешь отказаться, если пожелаешь. Правда, они все равно останутся за тобой, но будут делать вид, что не существуют, обманывая и тебя, и себя. Хочешь жить во лжи? На здоровье. Но ведь есть еще кое-что. Души, которые ты привязал к своему Пути. Да, возможно, ты просто не умел в те дни действовать иначе, но изменить свершившееся невозможно. Нить твоей судьбы переплелась с другими Нитями, лишая свободы поступков и тебя, и других. Понимаешь, о чем идет речь?

Не отвечаю, но в данном случае молчание ничем не хуже слов. Отец продолжает:

— В возникшей ситуации есть и наша вина, вина твоих наставников: мы могли бы научить тебя огибать препятствия, а не проходить сквозь них. Правда, любое учение должно улечься в голове прежде, чем проникнуть в кровь, а на эти действия требуется время… Думаю, впредь ты будешь осторожнее и с врагами, и с друзьями: и тех, и других очень легко найти, но изменить или разорвать сложившиеся отношения — практически невозможно.

— То есть, чтобы избегать трудностей, надо избегать тех, кто способен их создать?

— Очень точное замечание, — довольный кивок. — Нужно уметь отходить в сторону.

— С линии удара? Но как тогда приобретать опыт?

— Опыт… — узкие губы сжимаются в линию. — Количество опыта, которое способны вместить разум и тело, ограничено: в какой-то момент кладовая заполняется под завязку, и чтобы освободить место для новых сокровищ, нужно что-то делать со старыми.

— Например, переплавить в слитки?

— Хороший выход. Только не следует плавить все подряд: некоторые драгоценности должны сохранить свой первоначальный облик. А вот груды монет и дешевых поделок… Их жалеть не стоит.

— Я подумаю над твоими словами.

— Спасибо.

Растерянно поднимаю брови.

— За что?

— За обещание.

— Но это всего лишь…

— Любое обещание рано или поздно требует исполнения. Даже если дано впопыхах и без раздумий. Хотя… Не тот случай.

— Не тот, — киваю. — Значит, ты предлагаешь мне исправлять ошибки?

— Если они были.

— Я поступал правильно?

— Это можешь знать только ты, и никто больше. Меру ответственности мы устанавливаем для себя сами. И стремимся навязать свою точку зрения всем остальным, напрасно тратя силы на возведение заведомо ненадежных мостов там, где всего лишь нужно найти точки соприкосновения.

— Поэтому меня ни к чему не принуждали? Разложили колоду карт и предложили выбрать… Вот только не рассказали, какой смысл сокрыт в каждом рисунке.

— Почему же? Рассказали. С той степенью подробности, которую ты мог понять и принять.

Делаю попытку усмехнуться:

— Не желали тратить силы зря?

— Да. Не желали тратить. Твои силы, — просто и серьезно отвечает отец, и я понимаю, что слышу ответ на все вопросы разом, и уже заданные, и еще только рождающиеся в моей голове.

Почему мне так легко с ним говорить? Почему я не чувствую неловкости и скованности, как в общении с другими родственниками? И не нужно вечно ожидать удара исподтишка… Этому должно быть простое объяснение. Очень простое. И оно есть.

Мой отец — единственный, кто имеет причину ненавидеть меня. Настоящую причину. Не надуманное могущество и туманные возможности, приписываемые мне, а нечто конкретное, яркое и сильное. Разлука с любимой.

— Ты так и не простишь?

— Тебя?

— Ее.

Отец опускает ресницы, потом снова смотрит на меня, и язычок пламени свечи, даже отражаясь в синих глазах, не способен разогнать их мрак.

— Нет.

— Никогда?

— Никогда.

— Так долго… Слишком долго для любой обиды. Неужели тебе не хочется сбросить эти цепи?

— А тебе? Хочется ведь, но ты не можешь. Потому что они необходимы, чтобы жить.

— Злость помогает тебе оставаться в живых?

— Не злость, а память. Так же, как и тебе.

Отец направляется к двери и, проходя мимо, касается кончиками пальцев моего плеча.

— В любом случае, ей не доставляло удовольствия то, что она делала.

— Мне тоже… не доставляет.

— Работа и не должна быть приятной. Но нельзя уделять все внимание только одному из дел, когда очереди ждут сотни других.

Оборачиваюсь и смотрю на строгий силуэт в дверном проеме.

— Я должен ими заняться?

— Ты ничего и никому не должен, что бы ни твердили все вокруг. Но дела будут рады, если заполучат тебя хотя бы на мгновение. Тебе ведь нравится радовать других?

Нравится. Но откуда он это знает? К тому же…

— А тебя я когда-нибудь смогу… порадовать?

Задумчивый взгляд в никуда. Пожатие плечами. И небрежный ответ:

— Кто знает? Попробуй. Я не буду против.

Отец уходит, а мое сердце останавливается, чтобы в следующий миг пуститься вскачь.

«Не будет против»! Никакие другие слова не могли бы сделать меня счастливым. Потому что «не быть против» означает «не сопротивляться намеренно». Да, в этой фразе нет и обещания помогать или способствовать, но… Отсутствие лишних препятствий на пути — уже неплохо. Мне подарили шанс, и я непременно им воспользуюсь. Однако сначала…