Осколки (Трилогия) - Страница 116

116

И если не пить много воды, концентрация яда будет недостаточной для начала изменения?

«Более того, малое количество отравы будет уничтожено самой кровью, без помощи извне…»

Но этот процесс сопроводится признаками, характерными для простуды?

«Скорее, именно простуда и послужила причиной того, что кровь начала борьбу…»

Как это?

«Возможно, если бы герцог выпил более теплую воду, распространению отравы ничто не смогло бы помешать, а от ледяной началось воспаление, заставившее кровь бросить все силы против болезни — и настоящей, и искусственно вызванной…»

Счастливый случай?

«Можно считать и так…»

Тогда Льюс — редкий везунчик.

«Если учесть, что он стал-таки единственным наследником, да…»

Кстати о наследстве.

Я отпустил запястье молодого человека и спросил:

— Вы говорили, что желали смерти своему брату. Почему?

Льюс отвел взгляд, но вовсе не потому, что собирался лгать или иным способом скрывать от меня причину своего недостойного желания. Он просто не хотел видеть в моих глазах отражение своей боли.

— Кьез… Он всегда был сильнее меня и лучше подходил для наследования титула. Да и отцу он нравился больше.

О боги, какая нелепость! Младший брат обвинял старшего в тех же грехах. И всего-то нужно было, что однажды отбросить обиды и поговорить по душам. Признаться друг другу в подозрениях, чтобы понять, насколько они необоснованны. И тогда… Они стали бы друзьями. Какая жалость…

— Послушайте меня внимательно, милорд. Желать другому смерти — дурно. И даже не потому, что желания, обретая форму мыслей и слов, рано или поздно станут явью. Дожидаясь гибели своего врага, вы теряете шанс на приобретение друга. Не делайте так больше, хорошо? Не разбрасывайтесь истинными сокровищами.

— Так просто… Но к сожалению, слишком поздно, — вздохнул Льюс с некоторым облегчением, вызванным, как думается, тем, что скорая гибель избавляет не только от надежд, но и от исправления ошибок.

— Поздно? Вы проживете еще не один десяток лет, и дай вам боги прожить их с блеском!

Серый взгляд подернулся дымкой.

— Что вы сказали?

— Ваша болезнь уйдет. Вместе с остатками отравы. Если, конечно, вы не будете снова пить испорченную воду.

— Я… не умру?

— Не в ближайшее время.

— Вы… Вылечили меня?

— Нет, я здесь ни при чем: благодарите свою кровь и слабость своего тела, подхватывающего простуду от глотка холодной воды.

***

Льюс забылся беспокойным, но радостным сном, а я устроился в одном из кресел, вытащив его к середине комнаты и установив так, что мог видеть одновременно и дверь, и окно. Как ни забавно это прозвучит, наш отдых был вполне заслужен многотрудными часами от обеда до ужина (правда, никто так и не собрался предоставить нам ни одной перемены блюд).

Трудился, в основном, я, хотя и на долю молодого герцога выпало несколько обязанностей, полностью соответствующих силам, которыми он располагал. В частности, отбором из обширной библиотеки личных покоев тех томов, которые можно безболезненно сжечь. Признаюсь, меня посетило сомнение, что недурно образованный человек согласится на столь варварское обращение с книгами, но Льюс, потратив на размышления не больше минуты, дал высочайшее разрешение делать с предметами обстановки все, что угодно моей душе, объяснив это очень простой причиной: будем живы — книг раздобудем, а если их огненное упокоение поможет кому-то выжить, можно считать, они были написаны не зря. Я поддержал высказанную точку зрения и заверил своего коллегу по заточению, что лишнего жечь не буду, после чего соорудил костерок, благо камин в одной из комнат имелся.

Да, надо сказать, смежных комнат в покоях, отведенных герцогу, было всего три: гостиная, кабинет, совмещенный с библиотекой, и спальня. В последнюю мы и перебрались, когда за окнами начали сгущаться сумерки, а процесс познания, как и положено, происходил в кабинете. А поскольку кроме нас рядом никого не оказалось (личные слуги и стража Льюса тоже чувствовали себя неважно, а потому были отделены от своего господина, дабы не допустить злотворного влияния на его здоровье), мы были вольны заниматься любым непотребством. И занялись.

Всерьез заинтересовавшись влиянием теплоты жидкости на поведение яда, растворенного в ней, я притащил из спальни тазик для омовения, вылил в него часть воды, которая в избытке была предоставлена Магайону (разумеется, для пущей уверенности, что герцог отравится), и приступил к медленному и осторожному нагреванию, которое помимо успокаивающего зрелища горящего пергамента имело и другие положительные результаты.

В самом деле, с повышением теплоты, частички яда начинали все быстрее и охотнее выстраиваться в цепочки, схожие по своим качествам с теми, которые получаются при плетении Кружев заклинаний. Наибольший эффект был достигнут, когда вода сравнялась по своей теплоте с человеческим телом, но это как раз было неудивительно: вряд ли неизвестному кудеснику для его целей требовались иные условия, нежели те, что обеспечивает живой организм. Правда, количество образующихся цепочек не увеличивалось, из чего можно было заключить: в воде не присутствуют питательные вещества, способствующие росту «живого» яда в размерах. Чтобы довести эксперимент до логического завершения, я продолжил нагрев, и весьма порадовался собственной предусмотрительности, потому что стал счастливым обладателем первого и наиболее доступного способа решения проблемы. Как только состояние воды приблизилось к закипанию, цепочки практически перестали образовываться, а в самом процессе кипения исчезли вовсе. Когда часть закипевшей воды была отлита в кувшин и слегка остужена (пришлось выждать еще полтора часа), можно было праздновать победу: кипячение уничтожило малейшие следы яда. И в этом смысле Льюсу тоже повезло, потому что, как простудившегося, его поили травяными настоями, а они, естественно, приготавливаются путем выдерживания лекарственной зелени и прочей трухи в кипятке.

116